Бессмертие души (Платон/Сократ) (5/1)

 

Некое «персонифицированное» выражение слово-откровение приобретает в «лице» дейманиона Сократа: «Благодаря божественной судьбе с раннего детства мне сопутствует некий гений – это голос, который, когда он мне слышится, всегда, что бы я ни собирался делать, указывает мне отступиться... И если, когда кто-нибудь из моих друзей советуется со мной, мне слышится этот голос...» («Феаг»). Если бы Сократ был визуалистом, как, например, Якоб Бёме, то, вполне возможно, в диалогах Платона он говорил бы о визуальном опыте созерцания сущностей (например, от некоего сияния до вполне конкретного предметного образа) и, даже если бы он различал опыт зрительного восприятия вещей и сущностей, он, по крайней мере, не отрицал бы зримость истины, пусть зримость и непостижимую, «неописуемую».

Противопоставляя чувственный опыт человека и истинное мышление, Платон противопоставляет тело и душу («разум»): «Принимаясь исследовать что бы то ни было совместно с телом, душа...всякий раз обманывается по вине тела... В размышлении... – и только в нём одном – раскрывается перед нею что-то от подлинного бытия... И лучше всего она мыслит, когда ее не тревожит... ни слух, ни зрение, ни боль, ни удовольствие, когда расставшись с телом, она остается одна и устремляется к подлинному бытию, прекратив и пресекши... общение с телом...» («Федон»).

Подобная жестко фиксированная дихотомия тела и души приводит к их параллелизму. Но проблема параллелизма тела и души у Сократа и Платона является следствием параллелизма мира вещей и мира сущностей, который выражается в противопоставлении конкретной вещи и сущности, поиск соответствия которых в процессе познания теперь требует некоего особого посредника. И здесь у Платона возникает видимое противоречие.

Платон изначально отвергает истинность чувственного опыта и, соответственно, отвергает эйдос и слово-обобщение (чувственного земного жизненного опыта) как средства познания, как (универсальных) посредников истинного познания (собственно, познания). Именно это абсолютное сомнение в возможности истинного познания, опирающегося именно на чувственный опыт и его обобщение, приводит Сократа к полному отрицанию возможности познания истины при жизни: «Достигнуть чистого знания... мы не можем иначе как отрешившись от тела и созерцая вещи сами по себе самою по себе душою. Тогда у нас будет то, к чему мы стремимся..., а именно разум, но только после смерти,.. при жизни же – никоим образом. Ибо, если не «расставшись с телом, невозможно достичь чистого знания, то... или знание вообще недостижимо или же достижимо только после смерти...» («Федон»).