Как будет выглядеть Россия в 2018 Году

Как будет выглядеть Россия в 2018 Году
ОБЯЗАТЕЛЬНО ПОСМОТРИТЕ ЭТО ВИДЕО:

Зачем Путину блокчейн и криптовалюта ?

ССЫЛКА НА PDF ДОКУМЕНТ БОГЧЕЙН:
http://cyber-safety.ru/wp-content/uploads/2017/09/AKB-Bogchei-n-Actual-.pdf

Надежды либералов на то, что уход Путина станет началом демократических перемен в стране, могут оказаться беспочвенными

Судьбоносные новости о безвременном уходе на покой молодого и бодрого правителя Зимбабве, потрясшие на прошлой неделе весь цивилизованный мир, заставляют задуматься о том, как происходят и к чему приводят смены руководителей, совершенно демократически правивших своими странами в течение долгих десятилетий. И самое первое впечатление — как и последующий исторический анализ — приводит к тому, что уход диктатора (как организованный, так и естественный) совершенно не обязательно провоцирует падение созданного им режима.

В относительно устойчивых авторитарных странах правящие элиты оказываются сплочены, с одной стороны, ощущением коллективной ответственности за действия, совершавшиеся ими на протяжении долгих лет и десятилетий и, с другой, своими меркантильными интересами, заключающимися в реализации возможностей присваивать значительную часть богатств своей страны или вести образ жизни, существенно отличающийся от привычного для большинства граждан.

Именно поэтому успешные (или хотя бы относительно успешные) демократизации происходят там, где власть начинает реформы сверху в стремлении реализовать позитивную для общества повестку дня, но потом обнаруживает, что политические процессы выходят из-под контроля.

А не там, где общества, казалось бы, доведены до последней черты, но всё равно относительно спокойно соглашаются с сохранением авторитарных институтов. Это подтверждается, в частности, историей современной Испании, где реформы начались еще при Франко в 1969–1973 годах; Советского Союза с его перестройкой 1985–1989 годов или Южной Кореи времен позднего Чон Ду Хвана и Ро Дэ У. Напротив, «перенапряженным» жестокостью и насилием власти обществам — как, например, СССР после смерти Сталина или Китаю после кончины Мао — по крайней мере, на довольно длительный срок удается сохранить свои политические системы практически в неизменном состоянии.

Сегодня в России вряд ли стоит надеяться на демократизацию «сверху»: относительно искренняя, но далеко не безобидная попытка таковой, предпринятая Д. Медведевым в 2010–2011 годах, породила во властной элите нечто вроде устойчивого консенсусного мнения о недопустимости рискованных экспериментов.

Надежды на фактор внешнего давления, лелеемые давно живущими «вне этого мира» аналитиками типа А. Пионтковского, также представляются мне далекими от реальности. И потому я бы внимательнее присмотрелся к опыту авторитарных режимов, переживших серьезные «персональные» потрясения, но при этом обнаруживших способность к относительно устойчивому самовоспроизводству.

Смерть Сталина в 1953 году и Мао в 1976-м спровоцировали череду крайне схожих по своей сути событий, отличавшихся лишь в деталях .
Конечно, прежде всего стоит оценить ситуацию в Советском Союзе в 1950–1970-х годах и в Китае в 1970–2010-х — мне представляется, что именно с них может «взять пример» российская история ближайших десятилетий.

В СССР сталинскому окружению потребовалось всего несколько лет для того, чтобы возобновить эксперименты над только что пережившей ужасную войну страной: уже с начала 1950-х годов снова оказалась востребована риторика непримиримой «борьбы с врагами», которая использовалась в 1930-х, и общество стало покорно готовиться к новым «чисткам».

В Китае на конец 1960-х пришелся пик «культурной революции», наложившейся на серьезные экономические проблемы, испытывавшиеся страной; при этом, как показала казнь Чжан Чжисинь в 1975 году, режим вовсе не собирался «либерализовываться», скорее наоборот; но и здесь никакого сопротивления со стороны общества коммунистическая элита не встречала.

Смерть Сталина в 1953 году и Мао в 1976-м спровоцировали череду крайне схожих по своей сути событий, отличавшихся лишь в деталях. В обоих случаях бóльшая часть государственной элиты сплотилась в попытке противостоять наиболее сильным и опасным соратникам прежнего вождя: в советском случае им был Лаврентий Берия, в китайском — знаменитая «банда четырех» Цзян Цин, Чжан Чуньцяо, Яо Вэньюань и Ван Хунвэнь.

До ареста Лаврентия Берии прошло менее четырех месяцев, до разгрома «банды четырех» — 25 дней. При этом важнейшим результатом стал негласный договор между остальными руководителями, который исключал возвращение к жестоким методам сведения счетов между высшими членами государственной и партийной элиты.

Противоречия, разумеется, никуда не исчезли, и ведущие организаторы и исполнители «изоляции» наиболее опасных лидеров достаточно быстро оказались выведены на обочину большой политики. Но при этом стоит заметить, что серьезным образом политическая линия стала пересматриваться через четыре-семь лет — и, что еще более важно, осуждение эпохи «культа личности» постепенно прекратилось и не стало препятствием для появления новых «культов» типа сложившегося в СССР к концу 1970-х и активно формирующегося ныне в Китае.

Конечно, любые сравнения нынешней России с коммунистическими диктатурами второй половины ХХ века выглядят очень условными, но мне кажется, что значительная часть современных российских лидеров не располагает представлениями о какой-либо системе управления, кроме советской, и вряд ли способна в случае наступления неожиданного кризиса действовать по иным «лекалам».

Кроме того, не приходится сомневаться, что в последнее время внутри элиты постепенно усиливается ощущение неуверенности и непредсказуемости, исходящее не столько от каких-то объективных трендов (с которыми система в общем и целом научилась бороться довольно эффективно), сколько от произвольных действий силовых структур, которые воспринимались как главный источник угроз и в моменты прежних исторических поворотов. Исходя из опыта поведения авторитарных элит в прошлом, можно, на мой взгляд, сделать несколько примечательных выводов о том, что случится в случае неизбежного (пусть даже и в далеком будущем) ухода Владимира Путина от власти.

Формируемое на протяжении десятилетий стадо требует серьезного процесса возвращения ему политической субъектности .

Наименее вероятной в такой ситуации выглядит стихийная демократизация российского общества. Формируемое на протяжении десятилетий стадо требует крайне продолжительного и серьезного процесса возвращения ему политической субъектности и приведения его «в чувство» (что во времена Михаила Горбачева заняло несколько лет и принесло, как выясняется, преходящие результаты), но в случае неожиданных перемен прежние элиты никак не заинтересованы в этом (что подтверждают примеры Никиты Хрущева и Хуа Гофэна).

А в условиях, близких к нынешним российским, подавить элементы стихийного демократического движения несложно: общество атомизировано, внутри него отсутствует гражданская солидарность, и даже незначительные репрессии способны «поставить людей на место». Надежды на молодежь как на тот социальный слой, который не испытывает страха, не кажутся мне основательными: достаточно вспомнить, что та же хрущевская молодежь обрела голос вовсе не в середине 1960-х, а только когда Михаил Горбачев позволил ей по-настоящему широко открыть рот двадцать лет спустя.

Столь же маловероятным видится мне и серьезный конфликт внутри элит, грозящий превратиться в своего рода «войну всех против всех». Гораздо бóльшие шансы сохраняются у проверенного варианта действий, когда большинство, стремящееся по-прежнему спокойно управлять страной, не забывая при этом себя, жестко (разумеется, с поправками на другой век) купирует деятельность «идейных» и «силовиков», быстро «вычищая» их из элиты и расширяя гарантии относительной безопасности для самих себя на ближайшую перспективу.

В качестве переходного лидера выбирается один из наиболее слабых членов «команды», вокруг которого строятся разнообразные альянсы и формируются группы влияния. Вполне возможны частные преобразования и реформы — но исключительно экономические, не затрагивающие институты управления и принципы формирования элитных кланов. Стоит заметить, что чем хуже окажется экономическое и социальное положение страны к моменту смены власти, тем лучше это будет для элиты, так как в этом случае (что подтверждается прежними примерами) население особенно активно переключится с продуцирования политических мечт на достижение экономических результатов.

Сформировавшаяся в России в последние десятилетия политическая система намного более устойчива, чем она кажется большинству современных либеральных экспертов.

Наконец, вряд ли стоит надеяться и на реальные попытки воздействовать на ситуацию со стороны внешних сил, так как масса исторических примеров показывает, что они всегда «держат дистанцию» в случае, если политическая система крупных международных игроков начинает меняться, не порождая при этом явной угрозы миру и безопасности (а в некоторых случаях глаза закрываются даже и на эти опасности).

Сегодня борьба за права человека лишь выглядит важнейшим инструментом давления, но она в значительной мере девальвируется и в том случае, если ведется в отношении стран с открытыми границами, и в том, когда у «последовательных демократий» имеются серьезные экономические причины «не драматизировать» происходящее в соседних государствах.

Иначе говоря, мне не кажется правильной знаменитая фраза о том, что «Путин — это Россия», причем не столько потому, что «Россия» идеологически и интеллектуально намного богаче и шире «Путина», сколько потому, что нынешняя, созданная современной политической элитой страна вполне может не заметить исчезновения ее лидера.

Сформировавшаяся в России в последние десятилетия политическая система намного более устойчива, чем она кажется большинству современных либеральных экспертов; она основана на давно сложившемся элитном консенсусе и подкреплена разрозненными осколками квазиидеологических тезисов, которые, однако, выглядят вполне достаточными для обоснования ее существования.

Хорошо заметные в последнее время попытки системы «пойти вразнос» могут оказаться даже полезными для ее последующей консолидации, так как, не имея экстримов, сложнее создать представление о допустимом. И поэтому, когда я в очередной раз сталкиваюсь с прекраснодушными рассказами о том, что сегодняшний исторический момент России ну просто-таки исключительно похож на 1984 год, я все чаще задумываюсь, не путают ли коллеги 1980-е годы с 1950-ми.

MY BLOG ANONYMOUS

★ПРИНИМАЕМ ПОЖЕРТВОВАНИЯ НА РАЗВИТИЕ НАШЕГО ПРОЕКТА★
★BITCOIN КОШЕЛЕК: 1N3aNmhf5yxFfMxh9weBgtMZQVUdezai9H
★ЭФИРИУМ КОШЕЛЕК: 0x1bFE93725a9cD33D02bE22b0c3B2115BA3eEE913
★PLC-кошелек: P4tLKK9Cy9rMaw7vAUQ1NrCWukLcpWoXwks5

★ACCEPT DONATION FOR THE DEVELOPMENT OF OUR PROJECT★
★BITCOIN WALLET: 1N3aNmhf5yxFfMxh9weBgtMZQVUdezai9H
★The ETHEREUM WALLET: 0x1bFE93725a9cD33D02bE22b0c3B2115BA3eEE913
★PLC-WALLET: P4tLKK9Cy9rMaw7vAUQ1NrCWukLcpWoXwks5