Августовский путч и внутренняя свобода

25 лет назад в Советском Союзе случился августовский путч.
Я о нём услышал утром 19 августа 1991 года, по пути из Иерусалима на работу в тель-авивскую редакцию газеты «Маарив».
И подумал: ну, вот и закончилось самая короткая оттепель в истории СССР.
Долго я теперь не увижу Москвы, и друзей моих московских в Израиль не скоро ещё отпустят.

Было такое довольно твёрдое у меня ощущение: что любая попытка на месте СССР построить что-нибудь относительно европейское, с человеческим лицом — без цензуры, запрета на профессии, без диктата однопартийной номенклатуры, без стукачей и засилья спецслужб, без железного занавеса и политруков, без постоянного страха человека перед государством — это ненадолго. Поэтому я в своё время отсюда и уехал…

Потом путчисты оказались без яиц, и их за пару дней смыло потоком истории, а тот «развал страны», которого они пытались избежать, сорвав подписание нового союзного договора 20 августа, от этой их жалкой клоунады лишь ускорился. Сразу же после вывода войск из Москвы о выходе из СССР поочерёдно заявили союзные республики, а спустя ещё 3,5 месяца оттуда вышла и Россия, так что Советский Союз окончательно перестал существовать.

Это, конечно, была большая для меня неожиданность. Человеку, родившемуся в Империи, прожившему там большую часть жизни, трудно поверить, что она закончилась безвозвратно. Даже когда я вернулся в Москву, то, как герой «Жажды жизни» Джека Лондона, продолжал ещё долго прятать сухари в матрас: поселился в квартире на Речном вокзале, главным достоинством которой являлось то, что оттуда можно было в любое время суток за 15-25 минут добраться до международного «Шереметьева». У героя Джека Лондона ушло несколько недель на то, чтобы одолеть свои страхи; я переехал с Речного в Хамовники лишь через 7 лет.

Впрочем, когда (уже в 2010-е) начался проект по воссозданию этой самой Империи заново — сразу ожило в памяти предчувствие из августа 1991-го. Другой вопрос, что в 50 лет всё воспринимается не так, как в 25. Тогда мне казалось, что свобода — это уехать. Сегодня мне кажется, что свобода — это не бояться. И эту свободу сотни тысяч россиян обрели именно в августе 1991, выйдя на улицы города, запруженного танками и бронемашинами. А интересный вопрос — много ли от той внутренней свободы осталось в нас четверть века спустя.