Президент музея копий и репродукций — против копий и репродукций

В летнем «Пионере» — колонка президента ГМИИ им. Пушкина Ирины Антоновой — о том, что эпоха великого искусства, начавшаяся с Ренессанса, в нашем мире закончилась в 1910-е годы, и на смену ей пришёл «действительно большой кризис художественной системы», отправной точкой которого стал «Чёрный квадрат» Малевича. Пересказывать текст не стану, его стоит читать целиком, но кое-что в нём требует уточнения и reality check:

Пока есть — и он будет длиться долго — век репродукций, век непрямого контакта с художественным произведением. Мы даже музыку слушаем в наушниках, а это не то же самое, что слышать ее живьем. Но репродукция ущербна, она не воспроизводит даже размера, что уж говорить о многом другом. Давид и его уменьшенный слепок — это не то же самое, но чувство «не то же самое», оно потеряно. Люди, посмотрев телевизионную передачу о какой-либо выставке, говорят: «Зачем нам туда идти, мы же все видели». И это очень прискорбно. Потому что любая передача через передачу абсолютно не учит видеть. Она в лучшем случае позволяет запечатлеть сюжет и тему.

Постепенно люди отвыкнут от прямого общения с памятниками. К сожалению, несмотря на туризм и возможность что-то посмотреть, новые поколения все больше будут пользоваться только копиями, не понимая, что есть огромная разница между копией и подлинным произведением. Она зависит от всего: от размеров, материала, манеры письма, от цвета, который не передается адекватно, по крайней мере сегодня.

Убойная ирония этого пассажа состоит в том, что именно «Музей изящных искусств имени императора Александра III при Императорском Московском университете», с 1937 года именуемый ГМИИ имени А.С. Пушкина, по сей день является самым ярким и наглядным памятником этому самому веку репродукций и копий. Этот музей, открывшийся ровно за три года до завершения картины Малевича «Чёрный квадрат», создавался на основе Кабинета изящных искусств и древностей Московского университета как учебно-вспомогательное и публичное хранилище слепков и копий с классических произведений мирового искусства. Ровно в этом состояла его историческая миссия: приобщать к сокровищам художественной классики людей, которым, скорее всего, не доведётся в этой жизни увидеть оригиналы.

Копии для музея, к слову сказать, начали заказываться ещё в 1890-е годы. Если при большевиках собрание ГМИИ пополнилось кое-какими оригиналами, то отнюдь не по воле его создателей, а по указам Наркомпроса, в результате ограбления Третьяковки и Эрмитажа, ликвидации Строгановского, Румянцевского и щукинского музеев, уничтожения ГМНЗИ (закрытого в 1948 году как «рассадник низкопоклонства перед упадочной буржуазной культурой»), национализации частных собраний Брокара, Морозова, Щукина. Не случись всего этого варварства, единственные оригиналы в собрании ГМИИ относились бы к коллекции подлинных египетских древностей, которую в 1909 году перед отъездом в Ниццу успел продать государству разорившийся египтолог Голенищев. Это, спору нет, великолепное собрание, но оно составляет меньше 0,9% от фондов ГМИИ, и никак не относится к той прекрасной эпохе (от Возрождения до середины 1910-х), конец которой возвещает нам колонка Ирины Александровны.

Второй абзац из процитированного отрывка Антоновой открывается пророчеством:

Постепенно люди отвыкнут от прямого общения с памятниками

Чтобы от чего-нибудь отвыкнуть, нужно к этому сперва привыкнуть. Когда я в 1975-1978 годах занимался в «Кружке юного искусствоведа» при ГМИИ им. Пушкина, ни малейшего шанса взглянуть на оригиналы шедевров, выставленных в Итальянском дворике, у меня не было. Как не было такой возможности ни у моих родителей, ни у кого-либо из их друзей. Все мы были тупо «невыездные». И никто из нас не рассчитывал в этой жизни взглянуть живьём ни на Коллеони в Венеции, ни на Гаттамелату в Падуе, ни на Давида во флорентийской Академии. После крушения СССР миллионы жителей Империи впервые в жизни получили возможность взглянуть на шедевры европейской скульптуры и живописи в оригинале — и воспользовались ею. Не помешали этому ни Казимир Малевич, ни Итальянский дворик в ГМИИ, ни Интернет с его гигапикселями.

Впрочем, посчитать точное количество бывших советских граждан, купивших за последнюю четверть века билеты в Уффици и Лувр, мы не можем: там не ведут такого учёта. Зато у нас есть данные о посещаемости главного российского музея, Государственного Эрмитажа, куда люди ходят как раз за теми самыми оригиналами.

Эрмитаж был открыт для публики в 1852 году. В 1880 году его посещаемость составила 50.000 человек.
В 1914 году, на заре «века репродукций», Эрмитаж посетили 150.000 человек.
В 2012 году — 2.882.385 человек.
В 2014 году — 3.247.956 человек.
В 2015 году — 3,67 млн человек.

Мне кажется, эти цифры никак не подтверждают тезиса о том, что в «эпоху репродукций» в мире падает спрос на оригиналы живописных и скульптурных шедевров. Будь то «постепенно» или стремительно. Можно взглянуть на аналогичные данные по Лувру, Британскому музею, National Gallery, Метрополитену или музеям Ватикана — думаю, нигде мы не заметим признаков того, что «эпоха репродукций» лишила эти собрания посетителей.

Другой вопрос, что репродукции — в первую очередь, цифровые — действительно пользуются спросом в наши времена. В том же Эрмитаже, за 17 лет со времени создания сайта, его посещаемость выросла с нуля до 3,8 миллионов человек в год. Сайт British Museum в 2014 году привлёк 43,7 млн посетителей. Это неслыханные цифры в мировой истории изобразительных искусств, и из них действительно можно сделать вывод, что репродукции в наше время сделались «популярней» оригиналов.

Надеюсь, нет нужды объяснять, почему этот вывод абсолютно ошибочный.
Если вдруг непонятно — ещё раз перечитайте данные о посещаемости Эрмитажа за последние 100 лет, и сходите по ссылкам про аудиторию других музеев.